Бродяги Севера - Страница 35

«И я вызволю тебя из капкана, — возможно объяснял он Учаку. — Этот капкан поставил двуногий зверь, которого я ненавижу».

Вдруг с такой молниеносной быстротой, что Мики не успел опомниться, Учак прыгнул вперед, насколько позволила цепь капкана, и набросился на него. Зубами и острыми как бритва когтями он раздирал нежный собачий нос. Несмотря на это, боевой задор не пробудился в Мики, и он, наверное, просто ушел бы, но тут зубы Учака впились в его плечо. С рычанием Мики попытался высвободиться, но Учак не ослабил хватки. Тогда клыки Мики сомкнулись на шелковистом затылке пекана. Когда он их разжал, Учак был уже мертв.

Мики пошел прочь, не испытывая никакого торжества. Он одолел врага, но победа не принесла ему удовлетворения. Мики, молодой одичавший пес, испытывал то же чувство, которое нередко сводит с ума людей. Он был один в огромном пустом мире — чужой для всех. Он изнывал от желания предложить кому-нибудь свою дружбу и убеждался, что все живые существа либо боятся его, либо ненавидят. Он был отщепенцем, бродягой без рода и племени. Конечно, он не сознавал всего этого, но им тем не менее овладело безысходное уныние.

Мики не стал возвращаться к себе в логово. Он присел на задние лапы посреди небольшой поляны, прислушивался к звукам ночи и смотрел, как в небе зажигаются звезды. Луна вставала рано, и когда над темными вершинами всплыл ее огромный красноватый диск, словно полный таинственной жизни, Мики задрал морду и тоскливо завыл. Когда чуть позже он вышел на большую гарь, там было светло как днем, так что за ним бежала его тень и все предметы вокруг тоже отбрасывали тени. И тут к нему с ночным ветром донесся звук, который он уже много раз слышал прежде.

Сначала он был очень далеким, этот звук, и слышался в ветре как эхо, как отзвук неведомых голосов. Уже сотню раз Мики слышал его — охотничий клич волчьей стаи. С тех пор как волчица Махигун располосовала ему плечо в дни, когда он был еще доверчивым щенком, Мики всегда уходил в сторону, противоположную той, где раздавался голос волчьей стаи. Он испытывал к этому голосу почти ненависть. И все же это был голос его далеких предков, и он пробуждал в его душе странное, неодолимое волнение. И вот теперь оно властно заглушило в нем страх и ненависть. Далекий клич обещал ему общество существ, похожих на него. Там, откуда доносились волчьи голоса, его дикие сородичи бежали стаей, они бежали по двое и по трое, они были товарищами. Мики задрожал всем телом и испустил ответный вой, а потом еще долго тихонько поскуливал.

Однако прошел час, а ветер больше не доносил до него волчьих голосов. Стая повернула на запад, и ее вой затих в отдалении. Озаренные ярким светом луны, волки пробежали мимо хижины метиса Пьерро.

У Пьерро остался ночевать путешественник, направлявшийся в форт О'Год. Он увидел, как Пьерро перекрестился и зашептал слова молитвы.

— Это бешеная стая, мосье, — объяснил Пьерро. — Они кесквао уже с новолуния. В них вселились бесы.

Он чуть-чуть приоткрыл дверь хижины, и они ясно расслышали дикие завывания. Когда Пьерро захлопнул дверь, его лицо выражало суеверный страх.

— Иногда зимой волки становятся такими… кесквао — бешеными, — сказал он, вздрогнув. — Три дня назад их в стае было двадцать, мосье. Я сам их видел и считал их следы. Но за эти дни те, кто сильнее, успели разорвать и сожрать тех, кто послабее. Слышите, как они беснуются? Объясните, мосье, почему это так? Почему зимой волки заболевают бешенством, когда для этого нет обычных причин — ни жары, ни испорченного мяса? Вы не знаете? Ну, так я скажу вам, в чем тут дело. Это не настоящие волки, а оборотни. В их тела вселились бесы и не оставят их, пока они все не погибнут. Волки, взбесившиеся во время зимних вьюг, мосье, всегда погибают. Вот что самое удивительное — они всегда погибают.

А стая бешеных волков от хижины Пьерро повернула на восток к большому болоту, где на деревьях белели крестообразные зарубки, которыми Жак Лебо отмечал границы своего охотничьего участка. Луна освещала четырнадцать серых теней. Конечно, суеверная выдумка Пьерро может вызвать только улыбку, но тем не менее никто пока еще не может точно объяснить, почему в глухие зимние месяцы той или иной волчьей стаей иногда овладевает настоящее безумие. Возможно, все начинается с того, что в такой стае оказывается «дурной» волк. Известно, что «дурная» ездовая собака набрасывается на своих товарищей без всякого повода и кусает их, так что все они постепенно заражаются ее болезнью, и недавно еще дружная упряжка превращается в скопище злобных и опасных зверей. Вот почему опытный каюр предпочитает поскорее избавиться от такой собаки — убивает ее или прогоняет в лес.

Волки, которые ворвались в охотничьи угодья Лебо, были красноглазыми и тощими. Бока у всех были располосованы, а у некоторых в пасти клубилась кровавая пена. Они бежали не так, как бегут волки, когда они гонятся за добычей. Они косились друг на друга со злобой и недоверием, трусливо поджимали хвосты и выли свирепо и беспричинно, — их беспорядочные бешеные вопли совсем не походили на басовый охотничий клич стаи, идущей по следу. Едва они отдалились от хижины Пьерро настолько, что он перестал слышать их вой, как один из них случайно задел соседа тощим серым плечом. Второй волк обернулся и с молниеносной быстротой «дурной» собаки в упряжке вонзил клыки в шею первого. Если бы ночной гость Пьерро мог увидеть их в эту минуту, он и без объяснений понял бы, почему за три дня их стало уже не двадцать, а четырнадцать.

Эти два волка свирепо сцепились, а остальные двенадцать остановились, осторожно подобрались к месту схватки и сомкнулись вокруг дерущихся тесным кольцом, точно зеваки, упивающиеся дракой двух пьяных. Из их полуоткрытых пастей капала слюна, они хранили угрюмое молчание — только щелкали зубы да изредка слышалось глухое жадное повизгивание. И вот произошло то, чего они дожидались, — один из дерущихся упал. Противник опрокинул его на спину, и наступил конец. Двенадцать волков сомкнулись над ним и разорвали его в клочья, как и рассказывал Пьерро. После этого оставшиеся в живых тринадцать волков побежали дальше по охотничьему участку Лебо.